[post1]
 
Ведь семьдесят лет радуге над городом, где ворохом раскинуты мои мечты.
Добраться бы до поезда, спешно сесть и под стук колёс задремать до весны.
 
Я непреклонен ни к чему, был не способен ни держать в руках обойму,
ни бежать, а к слову больше - я наблюдал за бетонной коробкой. По лесопосадке шёл к топи.
Безмятежность, безрассудство, медленно, неверно, астения - свет - в могиле пустота.
Безмятежность, безрассудство, медленно, неверно, астения - свет - в могиле пустота.
 
На склоне бездушном и темном, как правило ненастоящим, как городом, псевдо-стоящем,
над ворохом всех расстояний мираж светает, рефлексия, крах, огонь, могила, безумство.
Взгляд в пустоту, - наблюдаю над жизни искусством, рассматриваю стену.
 
Ведь семьдесят лет радуге над городом, где ворохом раскинуты мои мечты.
Добраться бы до поезда, спешно сесть и под стук колёс задремать до весны.
 
[Духанский]
 
И ночь была такая чудная... Да в городе с подтёкшими светилами стоячих фонарей
я вычленял из звёзд хорей, и выпачканный в торфе ночи, чёрными стихами восхвалял эхо полей.
 
И как бы нам с тобою встретиться, - я взглядом провожаю каждый вечер поезда.
Мне бы хотелось враз поверить: время лечит, мол, - да топка жизни веру в пепел обратило. В никуда -
 
мои года - по ветру прах, да стылый ветер - душа пуста, и тело просит выйти за космический порог,
с перроном скован я. И в сумеречном лесе перекрестком выступает голова моя стальных дорог.
 
Когда-нибудь мы встретимся в плацкарте, чай нальёт нам проводник как древнерусский демиург,
ну, а пока что я всё здесь, и так же взглядом провожаю поезд рейса "Невель-2 - Санкт-Петербург".
 
Ведь семьдесят лет радуге над городом, где ворохом раскинуты мои мечты.
Добраться бы до поезда, спешно сесть и под стук колёс задремать до весны.
 
[post1]
 
Мимо станций
Фонарных флаконов
В забытых хижинах
С забитыми окнами
Увядая от холода
Я засыпаю
Наклонив свою седую и томную голову

Часов томительных невыносимый шорох, и как будто осуждённый ночью в полночи грущу.
Мороз, пороша, бесконечный мыслей ворох. «Простишь меня?» – «Нет, солнце, не прощу…»
И память сызнова за руку резко схватит, и поведёт чрез тёмный лес, былого не тая.
Там та, что лишь моя, любовь меня подхватит и понесёт рекою слёз с тоскою на паях.
Табачный дым осел на лёгких, пуст бокал. Прохладой веет по густым приделам ночи.
И в мыслях только лишь она одна… «Письмо писать… А хватит ли мне мочи?»
В руках перо дрожит, как будто бы кинжал, а не перо, исполосованное сердце тихо стонет.
И мальчик пишущий письмо, - Пьеро, - в остроге комнаты из угла в угол ходит.

Гордо под гнётом твоей любви, но всё же ближе к солнцу.
Гордо под гнётом твоей любви. Я знаю, всё вернётся.
Гордо под гнётом любви и ты, и я…
Гордо под гнётом любви и ты, и я…

Связав все нервы в узел, в руки себя взял, и начертал рукой дрожащею тяжёлое «Люблю»,
и дав эмоциям всю власть, распял словами памяти на праведном кресту, -
и вспомнил всё, и жаром памяти вскружённый, весь в поту холодном яростно вычерчивал слова,
и звёзды слёз, и кровь струились в каждой букве, заходя в дремучий лес всё глубже с грустью вспоминал:
«…как контрданс гремел, а я смотрел и таял, как вы парите, то ль витаете. Ах, кудри цвета блонд, и это платье... »
Я вас молю, ответьте же, не дайте бедному пропасть. И как у ног твоих любя, закончу жизнь, как начал.
И про свидания вечерние - закат цвета топаз. И как мне свыше небесами предназначена ты в спас.
«С большой любовью, я тоскую по тебе…»

В лунном сиянии ты так прекрасна в неглиже... Усыплю ложе я ирисами,
и жестами покорного илота предложу фужер, наполненный вином, опустятся кулисы, -
теперь экспромт: я припаду к груди губами, и уст дыхание ловлю я на устах со вздохом хрупким.
Когда-то были твои руки нежнее нежного, а ныне очертаний сладких прах.

Гордо под гнётом твоей любви, но всё же ближе к солнцу.
Гордо под гнётом твоей любви. Я знаю, всё вернётся.
Гордо под гнётом любви и ты, и я…
Гордо под гнётом любви и ты, и я…

В памяти замыленные стены на заброшке, коридоры, стеклотара, звонкий смех, гитары сладкий перезвон.
И жизнь не кажется доктриной Нильса Бора, пока кружит водка с колой в танце вальс-бостон.
Это любовь, это движение, изгибы струн мельчайших, и материй кавардак.
Как нечто светлое бардак сей и приливы от края и до края чувств, - юности моей клондайк.

Юности моей клондайк.

И каждый здесь влюблён, сердца все чувством дышат, и школьник во хмелю не собирается стареть,
беседы кухонь, смски своим бывшим, тлеет сига, по утру пойдём на солнышко смотреть.
И лишь гореть, гореть всем духом до остатка, нам горы по колено, тут налево, друг мой, пуст стакан - налей.
Елейный путь далёк, и будто где бы ни был я, и воздух свеж, и жизнь в разы полней.
Трамвай глотает свои рельсы, под кедами хрустит листва, и песня эхом да разлейся
и по полесьям, вокзалам, улицам ночным. Какая радость быть влюблённым, вечно пьяным и молодым.
Сивым дождём мои виски омоет небо, и жёлтыми дворами в анфиладу коммунальных полусфер
я проскользну, и в полуночном бреде опав, во сне тебя увижу - глаза в глаза - осенний сквер.

Юности моей клондайк.

Жнивья потреба, - вот мяса клочья сочные! Народ безмолвствует, витий всё гул да лязг.
Окоп холодный, чем Бог подаст, тем потчевать. И очи брата точно пустотелы, - чистотел да кровь, да грязь.
Боль и страдание - резец, которым смерть ваяет сердце человека от Р.Х. и до Р.Х.
И на века ихор прольют из плоти, и венец терновый сбросят на погост по указанию перста.
И так всегда: вопрос господства и влияния, борьба за конкуренцию, - и мнения влиятельных имён
дороже излияний населения, а сказ о демократии оставьте, то лишь миф былых времён.
И словно в зыбях мироздания черта, - то Абаддона человечеству наказ: конец времён уж на краю,
и за печатями семью - Армагеддон. И как Орфей я погибаю, но пою.

В грехах все испачканы, с рук течёт вино Каина, каюсь я - за мной идёт счёт.
И не смыть и наждачкою - чавкаю ближнего плотью - за ней мой черёд.
Авеля плача не слышно, но часть его я поберёг.
и тогда волною рухнут все несчастья -
как сотру с лица истории Каинову печать я.

И кажется, далёк от нас кровавый шум войны, что богомолье и бомонд продлятся вечность,
только меч ещё едва коснувшийся любви уже слюною давится, ярмо взвалив на плечи.
И как добра хотелось, да всё худо, - ведь даже юг не здесь, но где-то в полярном круге.
И как безумен мир не был бы, мы всё так же верим и таим надежду, что когда-то всё станет как прежде.
Пшеницы грудой сброшены, рай обесчещен, чистилище опрятно, вычищено, вечно.
Да и лечащие здесь, увы, чудес, не имут, - всякая идея их - шизофазийный выдум.
И чтоб смирить порыв неудержимый живо к гильотине господина, кровь стекается и брызжыт.
Растлав объятья, Марс зовёт узреть поживу, - значит время завершить нами начертанное свыше.

В грехах все испачканы, с рук течёт вино Каина, каюсь я - за мной идёт счёт.
И не смыть и наждачкою - чавкаю ближнего плотью - за ней мой черёд.
Авеля плача не слышно, но часть его я поберёг.
и тогда волною рухнут все несчастья -
как сотру с лица истории Каинову печать я.

[Духанский]

Семь звёзд в деснице вседержителя, печать седьмая вскрыта.
Ко кресту ниц пав, мы молим небожителя. Но круг
войны и смерти, мора вереница,
обвили сердце страхом, отпечатавшись на лицах.

И мы стремглав несёмся к дню последнему,
в зубах зажав молву ветхозаветную.
И все пути как встарь поныне неисповедимы.
Мы все начали за здравие, а кончим позже вирой.

Судьи намеченное сито извергнет зло доселе неизвестное
живущему. В тумане антрацита
небесный шёлк, девятый вал, мятущийся
пожар, пламя горящее под ногами идущего.

Перстом закона писано, что окончание
наступит без раскатов грома в огорошенном молчании,
а в печали и отчаянии, предсмертным всхлипом
озарив конца времён нелепую картину.

И хора ангельского дикий свистопляст, да перепляс
всех страждущих в огне горящих близ стен Трои
обречён стенать так ярко, что ни гром, ни лязг
оружия, ни божий голос не прервёт кортеж колонны.

И пламя всё испепелит,
и всё живое растворится в мёртвом. Ты встречай нас, неолит!
Пущай горит всё, - бог простит.
И пламя преданных суду сердец любовь навеки освятит.

Разреши мне в пламени согреться, и наполни лаской это место.
В путах иноверца, запертая дверца, — такое каменное сердце.

[ЗЛО ПОЖАЛОВАТЬ]

Наши лица смотрят в пол – мы не видим ничего.
Безнадёги горький ком нам обжигает пищевод.
Коли всё обречено – горе, боль и бич иной, –
Биополе – в печь, и помни: лечит только лишь огонь!

Каждому своё! Скажи, как себя забыть?
Мой событий горизонт давно в тучах грозовых.
Давай канем в никуда? Решайся поскорей!
Судьба каждого из нас в конце – самовозгореть!

Холодом повеет, и потянется рука в рукав.
В ком нет отоплений, не спасёт того никак backup.
Весь мир наземь небесами навзничь упадёт без сил!
Если сам вдруг замерзаю, бери спички и бензин.

Разреши мне в пламени согреться, и наполни лаской это место.
В путах иноверца, запертая дверца, — такое каменное сердце.