ЗАПАХ
Я перечитываю часто наш любви сценарий, корректирую, что-то меняю местами,
мотивы листаю, вычеркиваю лишнюю ругань, вписываю слова, несказанные друг другу.
Пишу счастливый конец, обьятый точно счастьем, и вот я вижу, будто снегом тают все ненастья.
В одночасье нагрянули воспоминания: знакомство, страсть, подъезд холодный, ссора, раставанье.
Я закрою все окна, я повешу на двери замок,
чтобы запах духов твоих улизнуть из квартиры не смог.
Я закрою все окна, я повешу на двери замок,
чтобы запах духов твоих улизнуть из квартиры не смог,
улизнуть из квартиры не смог.
И я был мёртв, и век мой был как будто слеп, закрыв глаза от тяжести им лично выстраданных лет.
Бегу от бед, но вечно в сети зло смеющегося рока попадаю. Спаси меня, я пропадаю.
Чем дальше ты от моих глаз, тем ближе к сердцу. В голове туман, обрывки фраз, и никуда не деться.
Никуда не деться, мне никуда не деться!
Я закрою все окна, я повешу на двери замок,
чтобы запах духов твоих улизнуть из квартиры не смог.
Я закрою все окна, я повешу на двери замок,
чтобы запах духов твоих улизнуть из квартиры не смог,
улизнуть из квартиры не смог.
На самом деле всякий причиняет боль, но лишь немногие достойны быть прощёнными.
В толпе чужих играть свояковскую роль, в душе скорбя под гнётом взора восхищённых.
Чтобы сердце иссякнув застыло, скажи, как тебе не больно было.
Слёзы высохнут, цинизм обратится опорой и прошедшая любовь станет частью декора.
Я закрою все окна, я повешу на двери замок,
чтобы запах духов твоих улизнуть из квартиры не смог.
Я закрою все окна, я повешу на двери замок,
чтобы запах духов твоих улизнуть из квартиры не смог,
улизнуть из квартиры не смог.
ЧЕРНОЕ ЗЕРКАЛО
В приступе жизни без воображения
ловлю я в чёрном зеркале лишь очертания да отражение
чего-то мутного, что веет холодом,
что без причины подступает комом к горлу.
Синих чернил строка как путь к спасению,
как донесение кому-либо вопросов на заре весенней.
В бурном веселье, в боях, сражениях,
мне на плите надгробной выскребли эпитафию: «Вся жизнь - лишь поражение…»
И в чёрных зарослях юдоли
я погибая, белый снег ловил рукою.
Смерти нет.
На перекрёстках мироздания
корпел над высшим недоступным телу знанием.
Правды нет.
Моя вселенная сложна, упряма,
да обустройство всё в механизмах
запутанных. Идти торжественно и прямо
по выбоинам этой старой пристани.
Подует с севера да смертью полною,
как начинаешь средь морской пучины
искать бессмертия волны.
Почём нам плакать, чего бояться?
Я знал дорогу в два пути, но в лесе диком заплутал да потерялся.
Я притворялся: с умом в уме игра. А даль всё обагрялась.
И назидание как поручение,
будь мёртвым легче - я бы разорвал давно сплетения.
Преступно, присно и во веки…
под дулом жизни, ожидая выстрел, закрываю веки.
И в чёрных зарослях юдоли
я погибая, белый снег ловил рукою.
Смерти нет.
На перекрёстках мироздания
корпел над высшим недоступным телу знанием.
Правды нет.
ЕВАНГЕЛИЕ
Неприветливая и бесплодная,
гористая пустыня,
по которой шёл Он,
чьё забылось мне имя.
Одинокий странник
брёл, склонив свою голову,
ведь так сказано свыше
божественным словом.
Он пришёл рано утром,
но я не помню точно:
время было смутное,
а года стёрла почва.
Он сказал нам, что есть важное,
что-то сильнее смерти,
и даровал, что имел,
благою вестью:
«Любовь…»
Он любил своих братьев,
так любил и врагов он.
В холода и ненастья
принимал под свой кров он.
Он считал, что душа – это золото,
а плоть – лишь одежды.
Он противился злому,
и давал всем надежду.
Он желал людям кротости,
сострадания, нежности.
Он сказал, что богаты те,
живущие в бедности.
Он сказал, что суетно
мчаться вдаль за успехом.
За успехом лишь смерть, но
сверх всего этого
любовь…
И народ был нем,
и, кажется, природа затихла.
Он сказал напоследок:
«Мы не созданы, но в руках наших – глина.
Даровав нам любовь,
он ушёл далеко.
Я не видал его вновь,
но точно помню его.
Только слышал по слухам,
что его, мол, распяли.
Прикололи к кресту,
так до смерти держали.
Мать рыдала у ног его
окровавленных. Сил
уже не было толком,
как он вдруг завопил:
«Почему меня бросил,
оставил в отчаянии?
Я желал им добра
по твоему же чаянию».
Каменьев груда
блистала под мерцаньем звёзд
и лишь откуда-то
ветер ответ донёс:
«Любовь…»
И небо звёздное
засияло совсем иначе.
Звёзды плакали,
но светили ярче.
Он был изгнан,
Он был брошен
людьми на тропы
ещё нехоженые.
Не надо искать его,
ведь он живёт где-то рядом,
когда кто-то рыдает,
он пронзит его взглядом.
Тяжелым грузом грех чужой
ложится на сердца,
и кем-то пролитая кровь
жжёт каплями свинца
и меч вины, калеча сны,
касается лица.
СОНЕТ
Нечаянно
издали промелькнул смутным отблеском образ венчальный,
с сединой и в отчаянии
киноплёнку кручу, но финал нашей пьесы печален.
Тем я жил, то я чаял,
что на месте стенания будет воздвигнут ларец из любви, но умчались
вместе с верой года, сокрушив мои светлые чаяния.
Из пустоты и монотонности
личной внутренней жизни возникают внешние колкости.
Отделив своё «Я» от лозы, задыхаюсь в своём одиночестве.
Словно яд, накативший под горло,
не даёт ни вдохнуть, ни сказать мне последнее слово,
мы не увидимся снова.
Будь нам холодно,
мы прижмёмся друг к другу иголками своими.
Станет больно нам,
уколовшись, разбежимся и снова почувствуем холод.
И в инее
одиночества сердце
нас потянет обоих согреться,
если только двоим нам не станет тут тесно,
если нам хватит места.
Позвольте мечтать, ведь помимо мечтаний и духа во мне ничего не осталось.
Я лишь старый слуга звездочётов и мира угрюмый скиталец.
Склоняюсь по небесному своду в премудрых исканиях, нацепив старый ранец.
Я терял слишком много, чтоб понять, что мне нужно для счастья. И что мне досталось?
Если ветер судьбы ради шутки
забросит меня в моё прошлое,
волнами жуткими
память в сердце ударит, растворив меня в плаче истошном.
Фиалки волн и гиацинты пены
распадутся букетом на боль и измены.
И медленно, но верно моё тело разорвут, очаровав меня, сирены.
Будь нам холодно,
мы прижмёмся друг к другу иголками своими.
Станет больно нам,
уколовшись, разбежимся и снова почувствуем холод.
И в инее
одиночества сердце
нас потянет обоих согреться,
если только двоим нам не станет тут тесно,
если нам хватит места.
Равнодушно ветер играл ставнями,
ты за порог уходила спокойно.
Каждую ночь в белом саване
ты являлась ко мне с главой непреклонной.
Под напором из слёз и крови ночью ветреной
воет мой черновик.
Но я забыл то, что сердце в Вас – только ночник.
Ничего будто не было.
Обоюдоострый меч
отсекает Эроса голову с плеч,
недоноска и беса.
Целуя одежд твоих край,
в омут лечь прям на рваный шафрановый пеплос.
Коль не плачешь, то слёзы сотри,
гвоздь вобью в крышку гроба без жалости.
За окном светом бьют фонари
в бездыханное тело – пожалуйте.
Будь нам холодно,
мы прижмёмся друг к другу иголками своими.
Станет больно нам,
уколовшись, разбежимся и снова почувствуем холод.
И в инее
одиночества сердце
нас потянет обоих согреться,
если только двоим нам не станет тут тесно,
если нам хватит места.