И этот новый год я проведу один
в угрюмой комнате без красок и огней.
Тоской наполнит счастье уличных витрин,
ведь я не с ней.

И старый год я буду провожать один,
стерев из памяти прошедшую любовь.
Уйдя от шума переменчивых общин,
найду в кромешной тьме уютный уголок.

Время обещаний и веры осталось в прошлом году.
На улице серое небо, в танце кружится бель. По стеклу
роспись бед и мучений, расчерченных чётко до самых мельчайших подробностей,
обиды и горечи от проёбанных дел и возможностей.

С курантами всё начинается заново, как с белого жизни листа.
И холод не страшен, страшнее отсутствие твоего тепла.
Перевернув календарь, по-прежнему не теряю надежду,
поймать в новом году твой взгляд, что подарит мне нежность.

Но этот новый год я проведу один
в угрюмой комнате без красок и огней.
Тоской наполнит счастье уличных витрин,
ведь я не с ней.

И старый год я буду провожать один,
стерев из памяти прошедшую любовь.
Уйдя от шума переменчивых общин,
найду в кромешной тьме уютный уголок.

Бесполезная хроника жизни, набор глупых сплетен.
Приветствия, прощания, предсмертные вздохи любви, избитые песни.
Новый год обращается в нечто подобное смерти.

Шёл за правдою, видел свет в отражении тьмы,
помогал всем, кому моя помощь за радость бы.
Отрицал всякий вздор и абсурд, желая, чтоб всё в жизни наладилось.

Так ответь же мне, дед мороз, — как же так получается,
что год за годом идёт, но ничего не меняется?

Но этот новый год я проведу один
в угрюмой комнате без красок и огней.
Тоской наполнит счастье уличных витрин,
ведь я не с ней.

И старый год я буду провожать один,
стерев из памяти прошедшую любовь.
Уйдя от шума переменчивых общин,
найду в кромешной тьме уютный уголок.

К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, в подарок! (x3)
К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, - даром, просто так вот!

Солдатики по полю маршируют строем -
ножки белые по выжженной земле.
После боя - Kinder Joy с сюрпризом всем героям:
гробик цинковый на неопознанном одре.

В головах профанация.
Только здесь и сейчас вы возьмёте по акции:
два двухсотых плюс траур в разрезе народной реакции.

Ведь дело правое, братцы.
Нам от смерти никак не съебаться.
Обменяем тела на почёт по системе военной транзакции.

Казаки да разбойники, -
ребятня: все затейники;
под присмотром Минобороны покойники радостно лягут в репейнике.

Патронташ, да в руках калаши-муляжи,
детвора во раздолье
на зарнице играют в войнушку в таёжной глуши.
Что ещё нужно боле?

К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, в подарок! (x3)
К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, - даром, просто так вот!

Лоскут последний вырвав с кожи обгорелой,
прижму к груди мишутку плюшевого вновь.
И к небу звёздному тянусь рукой несмело,
наверно зная мать моя на звёздочке живёт.

Ёлки пахнут морозом,
только вместо снега
с неба снаряды падают грозно,
пробивая на слёзы.

А за ними скопа на винтах вычисляет снабженья обозы.
В небе чёрным гонцом сыновей по грозе с чужбины самолёты увозят.

Издали потянуло теплом,
гарь по воздуху тянется-тянется,
мысли светлые веют, что жизнь никогда-никогда не кончается.

Беспощадною волею войн
в проёме забитом
толпятся трупы невинных,
ведь таков демократический выбор стран мира.

К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, в подарок! (x3)
К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, - даром, просто так вот!

А по утру найду котёнка дохлого в воронке,
кровь застывшая вся в пепле и грязи.
Приласкаю тело павшее своей ручонкой,
губки зубками от боли закусив.

Изнурённый ночными кошмарами
я смотрю на бездонное небо
над расколотыми тротуарами.
Раскалённое словно комета

моё сердце под сонные трели
соловья наполняется светом.
Красотой голоса зазвенели,
упоённые малым просветом.

И только безжизненная тишина развеет сомнения:
наша жизнь бесценна в отношении вышестоящего мнения.

И только безжизненная тишина развеет сомнения:
наша жизнь бесценна в отношении вышестоящего мнения.

К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, в подарок! (x3)
К каждой детской военной форме – игрушечная похоронка в подарок, - задаром, просто так...

На былины из смутного бремени
всё сбегается с водкою племя.
Музыкант затевает под гогот знахарский
для стенаний выделить время.

Иван учён многому,
но ничему хорошему, доброму.
Выносят в бор похоронный
Соню в платье оборванном.
В небе кружится ворон.

Да лесной полосой держим путь хороводом
на грядущие святки. Под сводом
дева с рыжей косой стонет под мужиками. Под Богом
ходим издревле пьяные
да немытые, с сердцем бурьянным,
слезами омытые, широкие да безымянные. О!

Вечный праздник дотошно,
оставляя пятна на ложе
от уездных наложниц.
Ох, судьбина тревожит!
Умереть мне волком али вошью?

А подле костра рьяно
бьют морду Сварогу два брата Лукьяна.
Богатыри на суку ведьму повесили,
а хор заливается песней:

«Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!
Боже мой!»

В окаём рухнуть без головы,
над рекою нестись рождественским бесом,
и лесом иди, ведь дороги хоронят неместных.
У костра несвязно Блаженная Ксения
издаёт тошные песнопения.
Ох, берёзки заломлены. Что же
во груди рвётся звоном тревожным?

Святополк проливает Каинову кровь:
Слышен тост вдалеке: «За любовь!»
А потом пьют за честь и за веру,
не зная ни толка, ни чувства, ни меры.

Младые особы раздают своё тело,
а сердце в дурмане летело,
по полю летело и пело, и пело:

«Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!
Боже мой!»

Аист-хранитель, уведи из преисподней,
дай отдышаться, снять исподнее.
К вечеру здесь всё догорит,
но взойдёт красно солнце
и вдовы глянут в оконце:

там толпы с новою силой
уводят вольнодумцев к могилам.
«А лети всё ко всем чертям,
разбирай город тот по частям!»

Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!
Боже мой!

«Отче наш, сущий на небесах!
Пусть святится имя твое;
да приидет Царствие Божие;
лезу вон я из кожи,
но ни твое, ни мое

здесь ни свято, ни чисто:
всю пропил лукавый отчизну
и улетел вдаль с западным ветром,
посыпав наши головы пеплом.

Да будет воля Твоя
и на земле, как на небе;
и в болоте тёмном, и в небе.
Ибо Царство и слава во веки, -
всё для тебя, для тебя!

Милый, Господи, Боже,
облегчи мою святую ношу,
не стерпеть: дюже гадко и душно,
упокой мою чёрную душу!»

Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!

Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!
Боже мой!

Я молю, Боже, спаси нас.
Я молю, Боже, спаси нас.
Я молю, Боже, спаси нас.
Я молю, спаси, спаси, спаси!

Я молю, Боже, спаси нас.
Я молю, Боже, спаси нас.
Я молю, Боже, спаси нас.
Спаси, спаси, спаси, спаси!

Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, помилуй, Боже мой!

Вольному здесь воля и покой.
Вольному здесь слава – ты герой.
Вольному здесь горечь и убой.
Господи, спаси, господи, спаси мой…

Господи, спаси, господи, спаси мой…
Господи, спаси, господи, спаси мой…
Господи, спаси, господи, спаси мой…
Господи, спаси, господи, спаси…

Вычленяя из дела надежды, что нечто есть в жизни способное
обратить твои лохмотья в одежды, дать уверенность, что что-то есть новое.
Наполнить бренность источающим благо единственно истинным смыслом.
Обнаружив на спине крылья, вылететь птицей из степного оврага.

Заложить жизнь в офшоры, боль на баре залить дешёвыми шотами,
чтобы солнышко в радость светило сквозь шторы. Я спою про любовь и
про то, как вечерами мне грустно, беспорядочный свет, сука, тускл.
гармонист зубоскалит под окнами, под заливами лет жизнь намокла.

Можешь красоту благословлять - тебя прибьют к кресту.
Можешь стать аскетом, жить в лесу — твой лес к хуям снесут.
Сильный али слабый, агнец иль святой, — пойдём домой,
я тебя уведу и мы будем навечно с тобой.
Вместе с тобой -
вечно с тобой -
Только с тобой…

И я б давно обратился аскетом, но движет к делу взаимная зависть.
К виску пистолет бы, чтоб упав ещё раз, не пришлось бы вставать. Им
я дарую бессмертье в виде прожитой жизни своей неуместно.
И, если честно, я давно не иду по пути к Эвересту.

«Суета да томление духа», — мне Бог нашептал прямо в ухо. Под утро
я встал без надежды и смыслов, что так волновали когда-то.
И сейчас, осознав как цикличен весь наш муравейник,
цинично признавший смерть правды,
я крест свой не брошу, снимая с себя все мандаты.

Можешь красоту благословлять — тебя прибьют к кресту.
Можешь стать аскетом, жить в лесу — твой лес к хуям снесут.
Сильный али слабый, агнец иль святой, — пойдём домой,
я тебя уведу и мы будем навечно с тобой.
Вместе с тобой -
вечно с тобой -
Только с тобой…

И стоит ли жизнь быть прожитой, выжженной,
начисто с потом и грязью быть сложенной,
если ты не желаешь пред взором всех смертных быть чем-то большим?
Конечно, ты можешь стать солнцем, светить изо дня в день,
но найдутся, кому твоё солнце не в веру, осознав, что в страдании мера.

Можешь вечно вычитывать в Гегеле нечто ценное, терзаясь сомнением
по воде, что ты вилами яро скребёшь, в надежде прийти к просветлению.
Ты можешь быть вольным, творить по хотению личному жизнь.
Только помни: ничего в этом мире не стоит труда помимо любви.

Можешь красоту благословлять — тебя прибьют к кресту.
Можешь стать аскетом, жить в лесу — твой лес к хуям снесут.
Сильный али слабый, агнец иль святой, — пойдём домой,
я тебя уведу и мы будем навечно с тобой.
Вместе с тобой -
вечно с тобой -
Только с тобой…

Где моя пристань, не знаю,
ни один из ветров не попутный.
И спектакль окончен: пустой зал.
Я знаю, что жизнь не нова,
ну, а смерть, — смерть лишь смеётся под боком,
и внезапно нагрянет, стерев всё.

Как дальше жить, если солнце не радует с первым восходом?
Люди играют в слепых под горящим вдали небосводом.
Но я знаю, что сердца наполнит красками цветов
безмолвная и вечная любовь.

Словно евнух владеет гаремом, так для тебя и душонка,
что влачит твоё тело по пескам.
Словно ребёнок без дела: каждый твой ход – упущенье.
Как бы ни шёл: всё равно мат.

Как дальше жить, если мир неподвластен ни глазу, ни слову?
Люди стараются быть на виду, жить по власти улова.
Но я видел, завтра мир воспрянет красками цветов,
и будет нас вести из тьмы любовь,
и нас наполнит правдою любовь,
безмолвная и вечная любовь.

В кристаллах дня я видел явственный восход.
В любви её я таял – радужный полёт.

Нелегко тебя отдать
переменчивым ветрам.
Нелегко…

Пламень томный воспарит над стенающей душой.
Дождь вобьёт меня в гранит, выпав жёлтою весной.
Ледяной лазурью рек нас накроют небеса,
и будем мы навсегда с тобою вместе.

Омоет время годы проливным дождём,
и с солнцем медленно из тьмы лучом сойдём.

Ну а пока пусть будет так,
ведь померкнет в свете мрак,
лютый мрак…

Пламень томный воспарит над стенающей душой.
Дождь вобьёт меня в гранит, выпав жёлтою весной.
Ледяной лазурью рек нас накроют небеса,
и будем мы навсегда с тобою вместе.

На моих глазах испражняются, прибивают яйца к брусчатке,
а люди с гарвардским образованием филигранно этим говном восхищаются.
Выше названное считают початком нового веяния в искусстве,
гения, духом нового времени, соорудив пост-критический бруствер.

Люди творческого склада ума с развитой височной долей,
С керамическою трубкой в зубах, ценители Ларисы Долиной,
выросшие на рейвах «нулевых», лизергине, девяностых татьбах
привыкли думать, что высокое искусство всегда должно быть при деньгах.

И хоть я не эстет, не рисую вином,
нет дворянской приставки пред именем «-фон»,
менструальною кровью не пишу я картины,
на радиомачте своей не вертел тётю Зину,
но по совести клал хуй на тех, — и кладу, —
кто вгоняет искусство в подобие компота,
когда собирают различную муть,
созидают гибридные формы, — как я, —
что взглянув на такие работы,
не понять совершенно нихуя.
Ебутся как черти на загаженной свалке,
постулируют Ницше, упиваются Кафкой.
Потом лепят птицам скворечник из кала,
только этого мало, только этого мало…

Критики Жордана Смита убеждены в том, что так и должно быть,
а я не согласен со свитой в том, что так и должно быть.
Ведь должно же быть как-то иначе, но уж точно не так,
и пусть простит меня Джон, если это не так.

В полуденный день не отбрыкиваясь
от предложенных шансов на сдачу,
я от дороги смиренно отталкиваясь,
вдоль светил путь держу на раздачу.

Меня встретят звериные лица,
жемчугом поманит в антресоли.
По накатанной будем сходиться
в незапятнанном лет ореоле.

Пятый чётно – в черёд нашим встречам,
не перечит, давая осечку,
Бурно давит восторг поперечно
ходу мысли, вплетает в уздечку.

Этот бал без конца и без края,
кутерьма для порядочных взрослых.
Лимфоузел повязанный лает,
лишь взглянув в бездну душ наших рослых.

Поперёк над водоёмом мы бродим с Аидой вдвоём.
Переплывём ли это море? Перейдём ли этот проём?
Впопыхах мы тянем в гору груз дарованный слёзною ночью —
полуослепшую сонную дочку.

За навесом спонтанно и странно,
подымая похмельные веки,
пробежит фавн гулко, но плавно,
облевав все окрестные реки.

Я взойду на прибрежную гору,
отметая за плахою плаху.
Хворь и зуд попятам гонит свору
горемык рвущих душу-рубаху.

Снизойду до просторов беспечных,
окунусь в пойму лет с головою.
Будет полночь пленительно вечной,
лишь дотронусь до неба рукою.

Поперёк над водоёмом мы бродим с Аидой вдвоём.
Переплывём ли это море? Перейдём ли этот проём?
Впопыхах мы тянем в гору груз дарованный слёзною ночью —
полуослепшую сонную дочку.